На Братском водохранилище размыло гробы с затопленного кладбища

Сегодня кресты на могилах, которые оставили на дне искусственного моря в Приангарье, снова покрыты водой. Но их недавнее появление на поверхности обнажившегося дна водохранилища вновь напомнило: выбор в пользу Ангарского каскада ГЭС заключал в себе отказ от многого, что считалось святым для земляков Валентина Распутина.

– Нельзя! – не могу разобрать, то ли плачет, то ли смеется Николай Баймаевич Нашкеев, когда поясняет мне, что теперь делать с человеческими костями, крестами и остатками надгробий. – Нельзя их трогать. Старики так наказали: где похоронили человека, там и нужно оставить его отдыхать.

– Даже под водой?

– Где бы ни было.

Останки обнажились на поверхности водохранилища в начале июля. Говорят, в Тольоне – так называется эта местность – и раньше такое бывало, просто не было Интернета. А тут кто-то из местных рыбаков выложил в YouTubе картинку с гробами, черепами, костями, и она тут же набрала 10 тыс. просмотров.

Власти Осинского района Усть-Ордынского национального округа срочно провели сход населения.

– Предлагается два варианта – перенос и массовое захоронение в другом месте либо засыпка тяжелым грунтом, – сказал первый заместитель мэра Борис Хошхоев.

Выбрали второе. Обозначили границы кладбища, посередине поставили высокий столб – чтобы зимой водителям грузовиков было видно, где высыпать камни.

Желающих обсуждать выход из положения оказалось мало, но что касается Нашкеева, то он, несмотря на коксартроз, уклониться от схода не мог, поскольку остался одним из немногих свидетелей затопления ложа Братского водохранилища.

И тогда, больше полувека назад, здесь, как и более чем в сотне подлежащих уничтожению деревень, тоже толковали: что делать с кладбищем? Жителям трех улусов – Орлок, Матаган и Эрхидей – надо было переселяться из зоны затопления Братского водохранилища сюда, в новый поселок Ирхидей.

– Когда вода шла, работал шофером на молоковозе. Мы рыбачили. Машину поставили на горе. А через два часа машина уже в воде была – здорово она тогда поднималась. Прямо выла.

Но если в "Прощании с Матерой" распутинские бабки и выдававший себя за польского ссыльного Богодул пытались бороться с затоплением могил, то здесь спор с "незнакомыми мужиками" принял совсем другой оборот:

– С Иркутска приехали три человека – с какой организации были, я не скажу. В совхозе взяли коня с фургоном. Три гроба на гору увезли – ямы выкопали, похоронили. А потом им сказали – не надо трогать. Особенно прислушивались к одному: шаман не шаман, но старик Балдошин Андрей Базархоевич. Просто ярый коммунист и шаманил немного. Вот его к ним увезли, и он сказал: не трогайте.

И то захоронение было не единственным:

– У нас под горой тоже кладбище было. Ну раньше-то хоронили как? Деревянные ограды были, столбы ставили: кто похоронен, когда жил. И вот они деревяшки собрали, сожгли – все, уехали. Но раз старики сказали, что не надо тревожить, то и попустились.

Такое – считай, полюбовное – решение вопроса о кладбище вовсе не означает, что лиха здесь, в самом начале Братского водохранилища, хлебнули помене, чем на родине Валентина Распутина. За три десятка лет до затопления в улусах развернулась другая драма, и в числе прочих попала под раскулачивание и семья Нашкеевых. Притом что отец в батраках был с восьми лет. В 1932 году всю его семью выслали в Нарымский край. Там и родился у него в 1936-м сын Николай.

– Про место это шутили: "Кто не был в Нарымском краю, тот не был в раю". На болоте родился я, по рассказам матери. На болоте.

К лету 1937-го почти все высланные правдами и неправдами, а больше пешком добрели до деревни Макарьево, где сейчас стоит город Свирск, и на лодках переправились на родную сторону. Нашкеевы задержались из-за маленького сына. Но вскоре им представилась легальная возможность вернуться: колхозу был нужен кузнец.

– А отец мой – и кузнец, и столяр, в общем, на все руки мастер был. Его попросили обратно. Но кузнецом почти не работал – на уборку с серпом ходил, мать рассказывала. А 31 октября в 1937 году забрали его. Репрессировали. Ни слуху ни духу с тех пор о нем нету. Я остался в один год один месяц без отца.

Еще по пути в Нарымский край Нашкеевы оставили 13-летнюю дочь Нину на станции Тайга с наказом, что должна она пробираться в Кемерово, где отцова сестра была замужем за прорабом. Денег у сестры не было, так что пришлось жить с продажи ягод и грибов на станции.

– Уже в декабре, – рассказывает Николай Баймаевич о мытарствах сестры, – какой-то русский мужик заметил ее и потребовал отчета: что это она одна тут в таком возрасте шляется? И он оказался прорабом, причем из Кемерово. Я, говорит, знаю твоего дядю. И отвез ее в Кемерово. Там она год работала трубочистом, потом вступила в комсомол, стала секретарем, потом – в КПСС и дошла до должности заведующего общим отделом горкома партии.

И все бы шло хорошо, но на каком-то совещании 1939 года в Москве высмотрел ее работник Иркутского обкома партии и предложил продолжить карьеру в родных местах. Она приехала сюда в колхоз имени Куйбышева. И в 1943 году попала в тюрьму.

– За что?

– За то что хотела людей кормить весной хлебом. Зерно очистили в пургу – я помню, я тогда пацаном у них жил. Она бухгалтером была и парторгом – большим человеком в то время. И начальство – чтобы было чем колхозников кормить весной – оставило зерно. Тогда же под метлу сдавали все. А они у человека спрятали это зерно – в ограде, в амбаре. А 5 декабря их арестовали. 10 человек – всех коммунистов, руководящих – председателя, бригадиров, и еще весовщица попала. 58-я статья. Отправили на Колыму. Из 10 человек двое доехали до Магадана, до берега. Остальные дорогой умерли. В трюме. Их тела оттуда вытаскивали, выбрасывали рыбам. А кормили-то как? Соленую селедку, рассказывала она, кидали, сверху спускали в трюм шланг. Рот открываем, говорит, если капли попадают – хорошо, а нет – нет. До берега доехали – двое остались. На берегу председатель, 20-летний пацан Зародов Николай Николаевич, вышел, два-три шага сделал, говорит, и упал. Все.

Как выжила сестра на Колыме, рассказывать долго. Но вернулась она только в 1969 году.

И это только две судьбы – отца и сестры моего собеседника. Только одной семье только одного бурятского улуса. Как и в случае с затоплением деревень, они, эти судьбы, будут еще долго поводом для взвешивания целей и цен, которые мы платили за их достижение.

У Николая Нашкеева 5 детей, 13 внуков, три правнучки. Медали ветерана труда и к 100-летию со дня рождения Ленина. Он в числе трех жителей села, возведенных в ранг почетного гражданина Осинского района. У него крепкий, покрытый желтой краской и потому издалека заметный дом. Но я так и не разобрал, смеялся или бесслезно плакал он, когда рассказывал о своем отце, сестре и про то, как поднималась вода в Ангаре.

Еще по дороге в Ирхидей таксист Юра завел разговор о том, "когда же наконец-то полегчает жизнь". 700 рублей, которые я заплатил ему за то, чтобы довез меня до села, подождал там и привез обратно в райцентр Осу, – это для него большая удача. То светлое будущее, которое обещали нашим отцам и дедам при строительстве Ангарского каскада ГЭС, все никак не наступает. Работы мало, платят плохо.

Недавно в Осе подожгли дом активиста, который боролся с "черными" лесорубами. Валить последние леса ради собственной поживы дело, конечно, скотское, а уж за поджог домов вообще надо руки отрубать. Но кто бы еще сказал, с чего большому числу местных людей надо жить – мест в администрациях, собесах, школах и прочих бюджетных учреждениях на всех не хватит. И выходит так, что выгоду от ГЭС получили одни, малые числом, а другие маются, едва сводя концы с концами.

Разговор с таксистом напомнил мне о другой беседе, семилетней давности. Тогда Геннадий Сапронов, бывший мой коллега, издатель Валентина Распутина и Виктора Астафьева, только-только вернулся из поездки по Ангаре. Компанию ему и писателю составили критик Валентин Курбатов, кинодокументалист Сергей Мирошниченко, фотохудожник Анатолий Бызов. Мы сидели в кафешке, которая работает на дебаркадере возле Глазковского моста через Ангару. Гена сильно переживал за здоровье Валентина Григорьевича: очень уж тяжело далась ему поездка. Он не подозревал, что через несколько часов, вечером того же июльского дня сам закончит свой жизненный путь, и это интервью станет последним в его жизни.

Повесть "Прощание с Матерой" Николай Баймаевич так и не нашел. А фильм Сергея Мирошниченко по телевизору смотрел, многие слова Валентина Распутина помнит. И еще знает, что ехали эти люди по Ангаре совсем не для того, чтобы накачать гигабайты селфи с места тризны. Одна из целей той поездки состояла в том, чтобы высота плотины Богучанской ГЭС хотя бы ограничилась щадящей для Ангары и стоящих на ней деревнях отметкой.

Но и в тот раз к Распутину не прислушались. Не до него было: телевизор дни напролет рассказывал про кризис и оптимизацию.

Ужо нам будет оптимизация.

Валентин Распутин, прямая речь:

"Когда людям, которые переселялись в Аталанке (родная деревня В.Г. Распутина), говорили, что будет вам новый поселок, будут проложены дороги, электричество всю жизнь будет бесплатное, потому что мы вас сняли с родной земли. Прошло 40 лет, электричество на самом деле бесплатное – потому что его вообще нет. 5-6 часов в день работает дизель, а там вопрос – завезут еще солярку или нет. Дорог нет. Работы нет. Валентин Григорьевич тогда своими стараниями создал очень хорошую школу, но она усыхает со временем, не удерживает разъезжающийся народ. А как тут удержишь? Когда работы совершенно нет…

В Кежме, конечно, просто до слез. Говорят, что 25 июля будет "праздник" – прощание с Кежмой. Я спрашиваю: "Почему праздник-то?" А Валентин Григорьевич, стоя рядом, подбирает совершенно точное слово: "Тризна по Кежме". Я спрашиваю: "А как праздник этот проходить будет?" Мне говорят, что соберутся местные жители, пройдут по дворам, сварят во всех избах самогон – денег никто не дает".

(Из магнитограммы интервью Геннадия Сапронова 14 июля 2009 г).

Владимир Медведев