Авария на СШГЭС: погибли молодые, сильные, спортивные…

Нет страшнее горя, чем горе матери, потерявшей своего ребенка. Авария на Саяно-Шушенской ГЭС унесла жизни многих молодых людей, обездолив не одну семью. 33-летний Максим Романюк стал одним из печального списка 75 погибших, который жители Черемушек уж точно знают наизусть. С его мамой, Ольгой Евгеньевной, мы познакомились 17 августа 2010-го, в годовщину аварии на СШГЭС.

Женщина в черной повязке на светлых волосах не слушала молебна, который служили в тот день во вновь открывшейся часовне, не зажигала свеч. Она просто смотрела на громадину плотины и плакала.

— Знаете, что самое обидное? — вдруг сказала она мне. — Мы же все энергетики: и муж, и я, и дети — у меня их трое… (“Было трое, теперь вот только двое осталось”, — невольно пронеслось в голове). У нас, если посчитать, общий стаж — 110 лет. И такого удара от энергетики мы не могли и предположить… Мы же о другой работе и не помышляли: я сама всю жизнь в оперативной службе на гидростанциях, Максим тоже начинал оперативником. Невероятно… Что же, вся жизнь прожита напрасно?!

Ответить что-то было трудно, трудно подобрать слова утешения, хоть сколько-нибудь соизмеримые с таким горем. Оставалось только держать эту женщину за руку и прогонять подступавшие слезы.

Ведь вот год уже прошел, а люди, потерявшие на Саяно-Шушенской ГЭС своих близких, все прокручивают, прокручивают в голове одну мысль: может, можно было все изменить, можно было по-другому поступить, можно было предотвратить?.. И не верят до конца, что родных уже нет рядом.

— Мы сами из Шарыпова, не отсюда, — немного успокоившись, стала рассказывать Ольга Евгеньевна. — Мы здесь жили в прошлом году неделю, пока Максима не подняли на пятый день. Видели, как ведутся спасательные работы: водолазы не могли толком работать в этой агрессивной среде — в масле, в ацетоне. Время шло, а работу им никак облегчить не могли. Вот мы нанотехнологии осваиваем, а о таких простых, сегодняшних вещах не задумываемся. А люди-то ведь не все погибли сразу. Когда Максима достали, первое впечатление у меня: он боролся, он не захлебнулся, а умер от удушья. У него были плотно сжаты губы, и выражение на лице было такое… знаете: “Ну елки-палки, ну что же это я ничего не могу сделать!” Погибли-то молодые, сильные, спортивные… Могли бы и детей еще нарожать, и вообще столько полезного совершить! Понимаешь, что всяко бывает: человек болеет тяжело или сам виноват. А тут — не виноваты же!

…А в Черемушки, призналась Ольга Евгеньевна, Максим влюбился сразу. Помотавшись с родителями по стране (те долгое время жили в Киргизии, работали на Токтогульской ГЭС), он и местечко здесь облюбовал в одном ущельице, где мечтал дом построить и жить с женой Любой.

— Он ведь в свободное время, — рассказывает Ольга Евгеньевна, — вел здесь спортивное ориентирование, ребятишек обучал, поднимал вместе с Любой это направление — они оба тренерами в местном турклубе… У них мечта была в прошлом году, чтобы нынешним летом повезти детей на российские соревнования. Слава Богу, мечта эта осуществилась, только уже без Максима — ребятишек на соревнование сейчас Люба повезла. А еще Максим в прошлом году как раз сдал госэкзамены — второе высшее получать собрался, экономическое, в сентябре должен был защищаться. И планы такие были… Хотел тут же поступать на юридический — рвался и туда, и сюда, сил было много, голова на месте, все на лету ловил. Ребятишки его обожали! А своих вот не успел завести — так бы, может, хоть какое-то утешение нам было бы… А так за год мы не нашли ниточку, за которую можно было бы в жизни этой уцепиться.

Вспоминая те дни страха и растерянности в августе прошлого года, Ольга Евгеньевна, замечает:

— А меня тогда Зимин поразил. Без него, по-моему, здесь вообще ничего бы не двигалось. Настоящий мужик, который хоть что-то мог делать и не боялся ни встреч с родителями, ни слез их, ни проклятий…

Очень не хватает им с мужем там, в Шарыпове, поддержки: в Черемушках-то люди все рядышком, и поговорить есть с кем, и с кем поплакать. А тут приходится вдвоем куковать в большом и таком пустом теперь доме.

— И ведь не знаешь, как детей теперь настраивать, какие им перспективы рисовать, — сетует женщина. — Они же все у меня энергетики. То мы на своем примере что-то показывали, а сейчас как? Раньше люди работали, знали: это — мое. Так они душу, силы все отдавали, не жалея. И детей мы растили, настраивая, что им дорога одна — в энергетику, и они сразу знали, что работы тут всегда будет выше крыши, но работа эта уважаемая, нужная. А сейчас кто будет с душой работать на чужого дядю? Нельзя, нельзя было такую отрасль, как энергетика, в частные руки отдавать! Всегда поражалась, как можно то, что делалось руками работяг, на их горбах, на их энтузиазме, взять и “прихватизировать”. После аварии вроде как государство стало задумываться над этим, но что произошло — уже произошло. Железки-то можно наладить, а людей не вернешь. И если отношение к людям не поменяется, возможность новых таких трагедий будет очень и очень велика.

* * *

В день годовщины трагедии у входа черемушинского ДК “Энергетик” вывесили портреты всех погибших в той аварии. Люди приносили к этой скорбной стене плача свечи и цветы. Кто-то молча подолгу стоял у портретов, кто-то тихонько плакал — что говорить, такие раны не сразу затягиваются, да и до конца не заживают они никогда…

Станция же понемногу возвращается к жизни, переставая быть просто гигантским обелиском погибшим. И это хорошо, и это правильно — иначе все было бы зря. Но теперь помимо возвращения статуса флагмана российской гидроэнергетики, к которому Саяно-Шушенская ГЭС стремится медленно, но верно, станция приобретает еще один статус — зримого, “живого” напоминания о том, что события, подобные тем, что произошли здесь год назад, не должны повториться. Никогда.

Ксения Ищеева